Читаем без скачивания Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов] - Андрэ Нортон

Она вошла как обычно, неся на этот раз сосуд с водой. На руке у неё висела какая-то ткань, похожая на одежду. Без всяких церемоний тюремщица бросила её в ногах постели и с такой силой поставила сосуд, что вода выплеснулась.

— Кто ты? — отчётливо спросила я, встав у неё на пути, когда она повернулась к тарелкам, которые принесла накануне вечером. Тюремщица посмотрела на меня так, словно я стул или стол на цепи. И не произнесла ни звука.

Я схватила её за руку под жёстким серым рукавом. С поразительной силой она высвободила руку, потом оттолкнула меня, так что я едва не потеряла равновесие и отлетела назад, к кровати. Показав на меня, потом на одежду и на воду, она сделала знак, что я должна вымыться и переодеться в платье, которое она принесла. Но при этом опять не произнесла ни звука, и я подумала, что она, возможно, и на самом деле немая. А может, просто повинуется приказу не разговаривать с пленницей.

Забрав поднос и не обращая на меня внимания, она вышла.

В связке я нашла два полотенца, костяной гребень и кусок жёлтого мыла с сильным запахом, завёрнутого в ткань. Одежда была грубая, халат из жёсткого материала, нижняя юбка — всё того же тусклого цвета, что и одежда самой тюремщицы. Всё чистое, и я обрадовалась возможности избавиться от своей грязной мятой одежды, хотя и приходилось надевать тюремную робу. Я умылась, хотя мыло жгло кожу, а лицо в синяках я смогла лишь слегка смочить. Зеркала не было, но я причесалась на ощупь, распустив волосы по плечам.

Едва успела я закончить свой туалет, как вернулась тюремщица. На этот раз она принесла поднос, а на плече — постельное бельё. Со стуком поставив поднос на стол, она сняла простыни с кровати и бросила свежие грудой на середину, ясно дав мне понять, что заправлять постель я буду сама.

На завтрак подали кашу из какого-то зерна, жёсткого и безвкусного, но тёплую. Стоял также кувшин с жидким синеватым молоком. И всё. Женщина молча, с бесстрастным лицом ждала у двери, пока я кончу есть, потом забрала посуду и вышла.

Моя новая одежда, хотя и чистая, оказалась старой и сшитой на человека гораздо полнее меня. Она висела на мне мешком. И пахла затхлостью, как будто где-то долго пролежала. Юбка заканчивалась высоко над лодыжками, а рукава оставляли неприкрытыми запястья и большую часть руки. Я расправила грубые простыни и застелила постель, растянув этот процесс как можно дольше, чтобы иметь хоть какое-то занятие. Потом снова начала внимательно разглядывать камеру.

Вчера я встала на стул и выглянула наружу. Тогда я поняла, что с трудом боком могла бы вылезти в окно, но внизу лежала пропасть, глубину которой я даже не смогла определить. В камере были кровать, стул, подвесная доска-стол и в углу приспособление для отправления телесных надобностей, простая дыра в небольшом каменном возвышении, уходящая в тёмную глубину.

Желая чем-то заняться, я придвинула стул к столу и начала изучать надписи, оставленные теми, кто до меня попадал в эту камеру. Это были все имена и, как я заметила, преимущественно женские. Но ни одно не могло сравниться по глубине с тем, что я случайно нашла накануне. Эта надпись находилась непосредственно под концом одной цепи, там, где кольцо врезалось в дерево. Вторично я провела по её буквам кончиком пальца.

Несомненно, «Людовика», которая провела немало времени и затратила много энергии, чтобы вырезать эту надпись, была той самой женщиной, чью историю использовали как урок неверным жёнам. Возможно, она вполне заслуживала того, что с ней случилось, однако…

Меня больше всего интересовал рисунок под именем. Теперь, когда свет из окна стал ярче, я хорошо разглядела его линии. Круг, а в нём пятиконечная звезда. Линии получились удивительно прямые для сделанных вручную. Я вполне могла бы накрыть рисунок ладонью, хотя мне не хотелось его касаться.

Вглядываясь внимательней, я увидела, что в конце каждого луча звезды нанесены более мелкие штрихи, неясные, просто каракули, но все разные. Это был явно не герб и не часть какого-то геральдического рисунка.

Осматривал стол, я выяснила, что под многими именами тоже стоят символы — в основном грубо начерченные кресты или другие религиозные знаки, сделанные небрежно, не с той аккуратностью, как знак отчаяния Людовики.

Отчаяние? Нет, как-то оно не вяжется с этой женщиной из рассказа графини. Гнев, горячий неудержимый гнев скорее выразит то, что она чувствовала, заключённая здесь на годы, лишённая возможности поступать, как ей хочется. Я так была уверена в этом, словно давно сгинувшая курфюрстина по-прежнему расхаживала взад и вперёд по узкому пространству между окном и дверью, сжав руки в кулаки, думая только о мести, о том, как она отомстит — если сможет.

Такой яркой была эта картина, что я вздрогнула. Как будто установилась связь между прошлым и настоящим, как будто курфюрстина устремилась ко мне со своей ненавистью и нашла во мне нечто такое, что связывает нас.

Я задрожала, держась обеими руками за край стола. Да, у меня тоже имелись причина и право потребовать справедливости! Моё нынешнее положение — не моя вина, разве что следовало мне быть поумнее и поосторожнее. Но я никому не причинила вреда. Разве что…

Труда! Что, если от неё избавились только потому, что она слишком много знала? Наверное, я никогда этого не узнаю.

Я сидела, глядя на круг со звездой, символом, который… который… Я заставила себя выпустить край стола и протянуть вперёд левую руку, ту, на которой всё ещё сидело это кольцо-клеймо. Концом указательного пальца я коснулась середины звезды. Слабые линии здесь были едва заметны, но на ощупь вполне различимы. Неужели я ожидала почувствовать тепло? Это же глупо! Всего лишь воображение!

Не сознавая своих действий, я начала обводить звезду против часовой стрелки, задерживаясь над каждым символом, которые я хорошо ощущала и почти не видела. Как будто исполняла какой-то ритуал, обряд, необходимый, чтобы открыть потайную дверь…

Страха, который накануне отправил меня к кровати, я не испытывала. Прикосновения к этим линиям приносили какое-то чувственное, приятное удовлетворение. Яркое изображение разгневанной женщины померкло в сознании. Зато росло что-то другое, уверенность, вера в то, что у меня есть надежда, что найдётся выход.

Проследив рисунок до конца, я снова села на стул, сложив руки на коленях и глядя на стену, на цепи, поддерживающие доску. Снаружи они были совсем ржавые, но я не сомневалась, что под ржавчиной скрывался прочный металл. Я заметила, что они не прикреплены, а скорее зажаты между камнями. Вытащить их совершенно невозможно. И даже если я это сделаю, что мне даст короткая цепь? Она не поможет спуститься по стене и утёсу, на котором стоит крепость.